Неточные совпадения
Зять еще долго повторял свои извинения, не замечая, что сам уже давно сидел
в бричке, давно
выехал за
ворота и перед ним давно были одни пустые поля. Должно думать, что жена не много слышала подробностей о ярмарке.
Наконец и бричка была заложена, и два горячие калача, только что купленные, положены туда, и Селифан уже засунул кое-что для себя
в карман, бывший у кучерских козел, и сам герой наконец, при взмахивании картузом полового, стоявшего
в том же демикотоновом сюртуке, при трактирных и чужих лакеях и кучерах, собравшихся позевать, как
выезжает чужой барин, и при всяких других обстоятельствах, сопровождающих выезд, сел
в экипаж, — и бричка,
в которой ездят холостяки, которая так долго застоялась
в городе и так, может быть, надоела читателю, наконец
выехала из
ворот гостиницы.
—
В пяти верстах! — воскликнул Чичиков и даже почувствовал небольшое сердечное биение. — Но если
выехать из ваших
ворот, это будет направо или налево?
Ей надо было с большими усилиями перетянуть свою подругу, и когда она достигала этого, один из выжлятников, ехавших сзади, непременно хлопал по ней арапником, приговаривая: «
В кучу!»
Выехав за
ворота, папа велел охотникам и нам ехать по дороге, а сам повернул
в ржаное поле.
Мало того, даже, как нарочно,
в это самое мгновение только что перед ним въехал
в ворота огромный воз сена, совершенно заслонявший его все время, как он проходил подворотню, и чуть только воз успел
выехать из
ворот во двор, он мигом проскользнул направо.
Я намерен был отправиться на заре к крепостным
воротам, откуда Марья Ивановна должна была
выехать, и там проститься с нею
в последний раз.
Я знал, что с Савельичем спорить было нечего, и позволил ему приготовляться
в дорогу. Через полчаса я сел на своего доброго коня, а Савельич на тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один из городских жителей, не имея более средств кормить ее. Мы приехали к городским
воротам; караульные нас пропустили; мы
выехали из Оренбурга.
Проехав множество улиц, замков, домов, я
выехал в другие
ворота крепости, ко взморью, и успел составить только пока заключение, что испанский город — город большой, город сонный и город очень опрятный. Едучи туда, я думал, правду сказать, что на меня повеет дух падшей, обедневшей державы, что я увижу запустение, отсутствие строгости, порядка — словом, поэзию разорения, но меня удивил вид благоустроенности, чистоты: везде видны следы заботливости, даже обилия.
В избе Аннушки не было; она уже успела прийти и оставить кузов с грибами. Ерофей приладил новую ось, подвергнув ее сперва строгой и несправедливой оценке; а через час я
выехал, оставив Касьяну немного денег, которые он сперва было не принял, но потом, подумав и подержав их на ладони, положил за пазуху.
В течение этого часа он не произнес почти ни одного слова; он по-прежнему стоял, прислонясь к
воротам, не отвечал на укоризны моего кучера и весьма холодно простился со мной.
…Когда мы
выезжали из Золотых
ворот вдвоем, без чужих, солнце, до тех пор закрытое облаками, ослепительно осветило нас последними ярко-красными лучами, да так торжественно и радостно, что мы сказали
в одно слово: «Вот наши провожатые!» Я помню ее улыбку при этих словах и пожатье руки.
Опять распахнулись
ворота заимки, и пошевни Таисьи стрелой полетели прямо
в лес. Нужно было сделать верст пять околицы, чтобы
выехать на мост через р. Березайку и попасть на большую дорогу
в Самосадку. Пегашка стояла без дела недели две и теперь летела стрелой. Могутная была лошадка, точно сколоченная, и не кормя делала верст по сту. Во всякой дороге бывала. Таисья молчала, изредка посматривая на свою спутницу, которая не шевелилась, как мертвая.
Прекрасным осенним вечером, когда румяная заря ярким полымем догорала на золоченых кремлевских вышках, Розанов с Райнером
выехали из одного переулка
в Чистые Пруды и остановились у
ворот дома полковника Сте—цкого.
Выезжают из станицы и въезжают
в нее высокими на столбах
воротами с небольшою крытою камышом крышкой, около которых стоит на деревянном лафете пушка, уродливая, сто лет не стрелявшая, когда-то отбитая казаками.
Через месяц кибитка с бубенчиками
выехала из
ворот Круциферского, и
в ней сидел Митя, покрытый одеялом, увязанный и одетый матерью, и приказчик —
в одном сюртуке, потому что он
в пути предпочитал нагреваться изнутри.
Гордей Евстратыч сел
в мягкое пастушье седло и, перекрестившись,
выехал за
ворота. Утро было светлое;
в воздухе чувствовалась осенняя крепкая свежесть, которая заставляет барина застегиваться на все пуговицы, а мужика — туже подпоясываться. Гордей Евстратыч поверх толстого драпового пальто надел татарский азям, перехваченный гарусной опояской, и теперь сидел
в седле молодцом. Выглянувшая
в окно Нюша невольно полюбовалась, как тятенька ехал по улице.
Молодые и служители их, проехав задними
воротами на огороды,
в провожании Темрюка, добрались потихоньку до околицы и
выехали из села Кудинова.
Машенька. Помилуйте, ma tante, на что же это похоже!
В кои-то веки мы сберемся
выехать, и то не
в час; десяти шагов от
ворот не отъехали, и назад.
Проводник ударил по лошадям, мы
выехали из
ворот, и вслед за нами пронесся громкий хохот. «Ах, черт возьми! Негодяй! осмеять таким позорным образом, одурачить русского офицера!» Вся кровь во мне кипела; но свежий ветерок расхолодил
в несколько минут этот внутренний жар, и я спросил проводника: нет ли поблизости другой господской мызы? Он отвечал мне, что с полмили от большой дороги живет богатый пан Селява.
— Что это? — сказал Сборской, подъезжая к длинному деревянному дому. — Ставни закрыты,
ворота на запоре. Ну, видно, плохо дело, и тетушка отправилась
в деревню. Тридцать лет она не
выезжала из Москвы; лет десять сряду, аккуратно каждый день, делали ее партию два бригадира и один отставной камергер. Ах, бедная, бедная! С кем она будет теперь играть
в вист?
Сборской отправился на своей тележке за Москву-реку, а Зарецкой сел на лошадь и
в провожании уланского вахмистра поехал через город к Тверской заставе.
Выезжая на Красную площадь, он заметил, что густые толпы народа с ужасным шумом и криком бежали по Никольской улице. Против самых Спасских
ворот повстречался с ним Зарядьев, который шел из Кремля.
Братия молча поклонилась игумену
в землю, и никто не проронил ни одного слова на игуменский увет. Какое-то смущение овладело всеми, а когда игуменская колымага, запряженная четверней цугом,
выехала из
ворот, неизвестный голос сказал...
Мне нужно было съездить по делам
в слободу, поэтому я запряг коня
в маленькие саночки и
выехал из своих
ворот, направляясь вдоль улицы селения.
То и дело где-нибудь скрипели
ворота, и со двора
выезжали дровни или выбегали рысцой верховые лошади, на которых, раскачиваясь
в стороны, сидели хмельные всадники.
15 августа 1881 года около шести часов вечера меня «доставили»
в Тобольск. Красивый полицмейстер
в папахе сибирского казачьего войска
выехал из своих
ворот, когда увидел нашу тройку. Он быстро соскочил со своей пролетки, подошел к нам, поговорил с жандармами, потом подошел ко мне, вгляделся
в лицо и сказал...
Выехав за
ворота, я рысью объехал чуть не на версту растянувшиеся, молчаливо двигающиеся
в темноте войска и догнал генерала.
Уже было совсем светло, когда Корней
выехал с немым
в маленьких пошевнях за
ворота и поехал назад по той же дороге, по которой с вечера приехал с Кузьмою.
Словом, когда молодые лезгины Бестуди
выехали из
ворот дома наиба, чтобы состязаться на горной плоскости
в верховой езде, я, не отдавая себе отчета, вскочила на моего Алмаза, привязанного у наибовой сакли, и помчалась за ними.
Шабаш начинался: только что завывалы провыли свой первый сигнал,
ворота задворка скрыпнули и из-под его темных навесов, мотая головой и хлопая длинными ушами,
выехал белый конь, покрытый широким белым веретьем, а на этом старом смирном коне сидела, как смерть худая, вдова Мавра с красными глазами без век,
в длинном мертвецком саване и лыком подпоясанная.
— Да хоть полверсты. Коли нельзя, так и нельзя.
Выедете только за
ворота, там ад кромешный,
в одну минуту собьетесь с дороги. Ни за что не отпущу, как вам угодно.
Был уже второй час дня, когда он
в щегольских городских санях, запряженных парой красивых рысаков, с таким же щегольски одетым кучером на козлах,
выехал из
ворот своего дома, и на вопросительный взгляд Гаврилы — так звали кучера — сказал...
Чужеземцам, промышляющим торговлею
в городе, дозволяли
выехать. И потянулись обозы во все
ворота городские с товарами во Псков; но многие остались на старых гнездах, надеясь на милосердие Иоанна.
Розвальни с связанным князем и усевшимися
в них опричниками, конвоируемые несколькими из них верхами, быстро
выехали за
ворота княжеского дома. Григорий Лукьянович тоже вскочил на лошадь и помчался за ними следом. Оставшиеся опричники стали хозяйничать
в княжеских погребах и хоромах. Панкратьевна с воем вернулась наверх, отперла дверь и бросилась к княжне.
При самом входе
в деревеньку из
ворот крайней избы
выехала тележка, запряженная сытой и сильной лошадью.
В ней сидел седой, как лунь, старик.
Путешественники сели
в тарантас и
выехали из
ворот высокого дома. Татьяну Петровну без чувств унесли
в ее комнату.
Антон пожал ему руку, как бы
в благодарность за хорошее мнение о нем, и, когда они
выехали из
ворот, новость предметов, окруживших со всех сторон приезжего и чужеземца, отвлекла его мысли от синьорины Анастасии. Нечего таить, она делалась для него интересною, как таинственная героиня рыцарской повести, скрываемая
в очарованном замке.
— Не скажешь ли чего мне, Люда? — пытливо спросила дочь княгиня Васса Семеновна, когда карета
выехала из
ворот княжеского дома и покатила по дороге
в Зиновьево.
Чужеземцам, промышляющим торговлею
в городе, дозволяли
выехать. И потянулись обозы во все
ворота городские с товарами
в Псков; но многие остались на старых гнездах, надеясь на милосердие Иоанна.
Шнырял он однажды
в вечерние сумерки около дома Лориных с мальчиком и увидел, что со двора вышли сначала трое молодых мужчин, из них один офицер, и вслед за ними
выехали на извозчичьих санях две молодые женщины, а конфидент его собирался затворить
ворота.
Отвязав во дворе своего коня, он вскочил на седло и быстро
выехал за
ворота, но вдруг остановился, снова соскочил наземь и, держа коня за повод, бережно притворил
ворота, и только тогда снова вскочил
в седло и поехал тихо по той же дороге, по какой ехал сюда, стараясь заметить местность и дома.
Ирену Станиславовну усадили
в карету с ее теткою. Карета
выехала из
ворот Лавры, куда была подана. За ней двинулись и многочисленные провожатые, экипажи которых рядами стояли у монастырских
ворот.
Ровно
в одиннадцать часов из
ворот «замка мальтийских рыцарей», как
в то время назывался «канцлерский дом»,
выехал торжественный поезд, состоявший из множества парадных придворных карет, эскортируемых взводом кавалергардов.
Быстро снаряжена была молодая девушка, благословлена игуменьей и почтительно усажена камер-лакеями
в карету. Сестры при отъезде, по распоряжению матери Досифеи, не присутствовали. Карета
выехала из
ворот монастыря. Сердце Марьи Осиповны Олениной трепетно билось.
Путешественники щедро заплатили за постой и, напутствуемые всякими благими пожеланиями со стороны довольных хозяев хаты,
выехали из
ворот, проехали деревню и повернули
в длинную, темную лесную просеку.
Когда Алпатыч
выезжал из
ворот, он увидал, как
в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат, с громким говором, насыпали мешки и ранцы пшеничною мукой и подсолнухами.
В то же время, возвращаясь с улицы
в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что-то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
Лошади тронулись, и колесница с сидевшим
в ней светлым, как ангел, юношей, окруженная стражниками, громыхая по камням,
выехала за
ворота.
Он взглянул на грязный постоялый двор,
в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, и с которого
в ворота выезжали подводы.
Наложенные верхом возы с домашнею посудой, стульями, шкапчиками то и дело
выезжали из
ворот домов и ехали по улицам.
В доме соседнем с домом Ферапонтова стояли повозки и прощаясь выли и приговаривали бабы. Дворняшка-собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.